Форум :: Вестник Евразии

Зимние записки о летних приключениях
(Против авитаминоза и зимней серости).

Конечно, грустно, когда заканчивается экспедиция... Приходится расставаться с друзьями и, собрав вещички, ехать на Север, где всех ждут повседневные заботы и долгая веселая зима...
В этом году трое участников мирмекийской археологической экспедиции решили продлить себе удовольствие и полезли в горы. О том, что из этого вышло, и будет мой рассказ. Об этом, так сказать, будет фуга. А в качестве прелюдии – несколько мирмекийских зарисовок.

Портвейн, Напiвдсолодке бiле, Муравейник и варёная сгущёнка

В этом году я приехал в Керчь, на Мирмекий, довольно поздно, – 15 августа, как раз в День археолога. Было уже темно, горели керосиновые лампы и фонарики, все сидели за праздничным столом и всюду процветали греческий салат и торт «Муравейник», – который, между прочим, готовят из варёной сгущёнки, с добавлением толчёного печенья, – блюдо поистине сакральное...
«Муравейник» на Мирмекии неспроста. По-гречески Мирмекий – это почти муравей, или, собственно, муравейник. И мирмекология, кстати говоря, – это наука о муравьях. Ну а важнейший ингредиент «Муравейника» – это как бы эссенция Мирмекия...
Варёная сгущенка... Сколько вокруг тебя поломано копьев! И сломано, должно быть, ни одно перо! Могу ли описать тебя? Едва ли!..
Посудите сами. Однажды, много лет назад, несколько участников экспедиции, чей разум был затуманен любовью к вареной сгущенке, объединились в преступном начинании. Каждый вечер, когда темнело, они закрывались в палатке-кухне, и... ели варёную сгущенку, заблаговременно сэкономленную на этот вечерний час. Заговор был раскрыт, заговорщиков обличили. Однако хоть варёная сгущенка и оказывает губительное воздействие на нравы, – о том, чтобы отказаться от нее, не могло быть и речи.
Впрочем, варёная сгущенка – продукт неоднозначный. Поскольку экспедиция потребляет ее по несколько банок на дню, у некоторых, как это часто бывает при постоянном и долговременном контакте, формируется по отношению к ней особое чувство: своего рода любовь-ненависть...
Напитки на праздничном столе были самые разные – экспедиция ведь работает в Крыму, а не на Таймыре... Но и в южной палитре крымских вин – у каждого свои любимые краски...
Вина имеют свою экспедиционную традицию. И празднику не обойтись без вина «Лидия», называемого иначе «Лидия Карповна» (в честь Лидии Карповны, разумеется, – снабжающей экспедицию пресной водой и телефонной связью, а именно электричеством для подзарядки мобильных телефонов).
Праздник не праздник без знаменитого массандровского портвейна... Когда-то одну юную участницу экспедиции, француженку ирландского происхождения Амайю Сайед, впервые приехавшую в Крым, спросили, какое из экспедиционных открытий она считает для себя самым значимым. На какой-то миг Амайя задумалась, а потом ответила: «port wine!» (портвейн). Это был по-настоящему честный ответ историка материальной культуры. Никогда, ни в Ирландии, ни в Англии, ни во Франции, она не пила ничего подобного.
Лично у меня особенно трепетное отношение к вину «Напiвдсолодке бiле». С ним связаны приятные воспоминания. Когда-то мы с друзьями возвращались в Керчь с побережья Азовского моря, с озера Чокрак. Старенький львовский автобус трясло по выбоинам и колдобинам, дороги было почти не видно из-за пыли, а у нас с собой была коробочка «Напiвдсолодке». Каждый раз, когда автобус делал остановку, чтобы забрать и высадить пассажиров, мы с Жанной Кривич, знаменитой мирмекийской художницей и воистину гениальной стряпухой, делали по глотку, а потом снова передавали друг другу коробочку со словами «Еще есть время! Еще есть время!»... Тогда этот автобусный гедонизм вызывал умиление окружающих, – а сегодня я вспоминаю о нём, как о чём-то очень утешительном...
«Еще есть время! Еще есть время!»...

Комок свалявшейся экспедиционной шерсти и опасное недопонимание на раскопе

Утро после Дня археолога – утро выходного дня. Завтрак позже обычного, и на раскоп идти не надо… Я сидел за столом под тентом, пил чай, и невдалеке заметил комочек ветоши, отдаленно напоминающий собачку.
Польский товарищ, приехавший со мной в экспедицию, и только недавно выучившийся немного говорить по-русски, спросил: «Эта собачка живёт?»
И каково же было наше изумление, когда комочек ветоши приподнялся, отряхнулся, и лениво, с трудом передвигаясь, пошёл нам на встречу. Собачка оказалось поперёк себя шире, хоть и маленькая. В экспедиции её называли Розочкой: кто Разалинодой, кто Розамундой, кто Розалией...
Розочка была, по-видимому, преклонных лет шавка, но ела за десятерых бульдогов, и оттого имела чрезвычайно стрёмный вид. Все в экспедиции любили покормить Розочку по нескольку раз на дню, – а отказать она не умела... Вот и съедала, как римская матрона, в несколько раз больше чем могла. А ночью ходила на скалу, ложилась у обрыва над морем, и смотрела на звезды, пытаясь переваривать...
Поскольку между участниками экспедиции устанавливаются отношения тесные и пристальные – то в экспедиции просто нет неинтересных людей. И даже животное, Розочка – оказывается удивительным типом, остро-характерным образом и более того, яркой индивидуальностью. Образ моего польского товарища, Мариуша, усомнившегося в витальности этого комка свалявшейся экспедиционной шерсти, – продолжил галерею образов удивительных и удивленных европейцев на Мирмекии.
Каждый год на Мирмекий ненадолго приезжает Барбара – итальянка, занимающаяся рыбьими костьми. Было замечено, что Барбара никогда не ест рыбы – в этом увидели трепетное и трогательно-отстраненное отношение исследователя к своему предмету...
Немец Карстен прославился своим парадоксальным вопросом-утверждением. По-русски он говорил едва-едва, но как-то раз попросил Катю Грицик, начальницу раскопа «И», рассказать о том, что мы в данный момент раскапываем. Катя Грицик, конечно, всё ему быстро объяснила: про стратиграфию, про эллинистический слой, про зольник и про засыпку... Карстен стоял немного ошарашенный, а потом произнес: «А по роже?»
От изумления я уронил лопату. У Маши Виноградовой ножик застрял в эллинистической стенке. Коля Быков чуть не упал на зачистку. Антон Савич мог навернуться с тачкой, но не успел.
Катя Грицик переспросила: «Что?»
Карстен невозмутимо повторил «А по роже?».
И тогда стало ясно, что он не вполне отдает себе отчёт в той специфической экспрессии, которая присуща употребленному им выражению…
Как выяснилось позднее, Карстен хотел сказать «А похоже...». Но просто немного перепутал фонемы... Это и привело к драматическому сбою в коммуникации.
С поляком Мариушем тоже был забавный случай на раскопе, – но здесь нужны некоторые пояснения. Методология археологов требует, чтобы раскоп был засыпан после того, как работы на нём закончились. Если раскоп не засыпать, в него могут упасть люди, а также всякие полезные хозяйственные животные (то есть небесполезная в хозяйстве скотина). С другой стороны, раскопу могут навредить местные жители и опять-таки всякая скотина... Собаки, в частности, по непонятным причинам, любят рыть в раскопах себе норы... По-видимому, собаки эти – стихийные археологи.
В последние дни экспедиции, когда архитекторы уже зарисовали стенки, а художники спешат дорисовать керамику, все основные силы брошены на засыпку раскопов. Засыпали раскоп и мы с Мариушем. Он кидал землю сверху, а я раскидывал ее уже внизу. Мариушу иногда попадались и камни, и иногда довольно крупные, – но их по понятным причинам не следовало кидать вместе с землей. Об этом не трудно догадаться, но рано утром человеку свойственна пониженная сообразительность, – поэтому когда мне на голову полетел камень, я не очень этому удивился, увернулся, и крикнул наверх: «Мариуш! Не надо кидать камни!» – «Да, да!», – ответил Мариуш. Через некоторое время сверху опять полетел камень. Мне было не трудно повторить свою простую просьбу, и Мариуш снова ответил: «Да! да!». Но буквально в этот же момент сверху на меня снова полетел валун средних размеров. «Мариуш! Что это такое?! – закричал я, – Не смей кидать на меня камни!» – «Да! Да!.. – отвечал Мариуш, – что значит кидать?!»
Мариуш знал уже много разных русских слов. Знал, например, слова «камень», «бросать»... Но слова «кидать» в его лексиконе не оказалось... Это и повлекло за собой опасное недопонимание на раскопе.
После первого рабочего дня, я хотел подбодрить товарища и сказал ему: «Теперь Польша может гордиться тобой!». С грустью в голосе он ответил: «Нет. Ведь никто кроме моих родителей не знает, что я здесь!..» А после обеда ни разу не загоравший Мариуш разлегся на пляже. Мы подходили по очереди и говорили: «Мариуш, тебе будет плохо, ты обгоришь!». И когда уже четвертый человек подошел со своим советом, Мариуш в неистовстве сформулировал – это был крик души – «Я знаю, что будет плохо, но я хочу этого!!»
Тогда мы решили, что эта сакраментальная фраза вполне могла бы принадлежать Ленину, или Троцкому, или какому-нибудь Нерону...

Хрустикi з маком

Всё рано или поздно заканчивается, особенно экспедиция. Лагерь разбирают, а экспедиционные вещи вместе с находками отвозят в лапидарий. Среди находок попадаются человеческие кости и черепа, которыми займутся в свое время антропологи. Помню как-то раз мы отвозили в коробках кости, кажется, генуэзцев, – а коробки были из-под каких-то хлебобулочных изделий, так что написано было на них: «Хрустикi з маком»...
Пожалуй, единственное что меня коробит в работе археологов – это несколько бесцеремонное (или наоборот, церемонное) обращение с покойниками. Мне кажется, это попахивает преступлением против частной собственности. И вообще это как-то несправедливо. Люди позаботились о том, чтобы обустроить себе могилки. Им, может быть, вовсе не хотелось, чтобы о них потом заботились еще и археологи...
Но что поделаешь! Жизнь вообще чревата несправедливостью!.. Наша задача состоит в том, чтобы свести несправедливость к минимуму. Ну или хотя бы компенсировать ее по максимуму. И если жизнь конечна, а посмертный покой ненадежен, – то по крайней мере жить надо с удовольствием. Не расстраиваться по мелочам, видеть хорошее... Всё это азбука… Но многие, освоив эту азбуку, читать не научились даже по складам. А между тем, освоить язык удовольствий – одна из задач порядочного человека, наряду с освоением иностранных языков, чтением художественной литературы и литературы по специальности... Лезть ради этого в горы, конечно, вовсе не обязательно, – однако и не запрещено.
Следуя этой логике, мы и спланировали наш маршрут. Нас было трое: подруга Леночка, друг Миша, и я.

Клерк в подвешенном состоянии

В Керчи мы сели на поезд и поехали в Симферополь, а оттуда в Севастополь. Соседями были очень славные ребята, показывали свои фотографии на документах: «Вот тут я бухой, а тут – нет!». В Симферополе, ожидая электричку, мы гуляли у вокзала. Надпись над троллейбусным кольцом оповещала: «Место отстоя». И есть основания полагать, что Симферополь вообще – по большей части место отстоя... Мы поспешили дальше.
В Севастополе нас с Леной и Мишей принимали радушные друзья: подруга Маша и ее маленький сынок, Кирилл. Этот самый мальчик, пока Лены не было, спросил: «А почему она такая мелкая?». (Справедливости ради надо сказать, что Лена невысокая, но очень красивая девушка.) Маша сказала ему: «Милый, в таких случаях лучше бы говорить: ми-ни-а-тюр-ная...» Но я, конечно, не упустил случая объяснить ребенку, что Лена – карликовая, что она такая от природы, и вообще, такое бывает...
Вернувшись и узнав от маленького Кирилла, что она карликовая, Лена быстро сказала мне всё, что она про меня думает, и кое-что еще – так, по вдохновению, – а затем мы все отправились в Балаклаву.
Вы спросите, дорогой читатель: какие-то мальчики, бухие и не бухие, какая-то Балаклава… А когда же будут горы?!.. Повремените, дорогой читатель, всему свой черед.
Из Балаклавы мы шли на берег моря через горы (но это, конечно, не были горы в настоящем смысле слова). Висящими на отвесной скале возле генуэзской башни нас застала СМСка из Петербурга:

Как там Вадик? Как там Машка?
Добрались до Балаклашки?

Маша отвечала:

Мы немного тормозим,
Фотосессию дерзим.

Надо сказать, тормозили мы знатно, так что к морю спустились, когда уже стемнело. Отважные Маша и Кирилл тогда же отправились через горы назад и дожидались нас уже в Севастополе. А у нас с Леной и Мишей было еще два-три дня на то, чтобы посетить знаменитые пещерные города Мангуп-Кале и Эски-Кермен.
Ночью на берегу моря возле Балаклавы было так красиво, что сейчас даже страшно: не было ли это галлюцинацией? Бухта в лунном свете, горы, берега и чёрные силуэты подплывающих к берегу судов. И всё это в абсолютной тишине – был почти полный штиль, – так что слышен лишь звук прибоя, и дно при лунном свете видно на два метра в глубину... С утра море тоже было очень красивым, и опять было видно всё до самого дна – как в заграничных фильмах о живой природе. На катерочке мы вернулись в Балаклаву, а оттуда автобусом поехали в сторону настоящих гор…
Два дня мы боролись с топографическим критинизмом, с голодом, с жаждой, – два дня мы мужественно (а точнее самозабвенно) лазали.
Лично я периодически боролся еще и со страхом смерти – потому что для меня висеть на каком-то сомнительном камне, уцепившись пальцами рук и ног, – лично для меня это страшно. Подруга Лена лазить по скалам не боится, считая, что всё в этом деле зависит от тебя. Ну а я, видимо, по этой же самой причине – боюсь ужасно. Спрашивается, ну как можно надеяться на всякий хлам, хоть бы даже и на себя самого?! Хлам может быть эстетически ценным, он может быть даже очень привлекательным, но надёжным... вряд ли! В общем, натерпелся я страху.
Друг Миша мужественно говорит: «Я не боюсь ничего». Самое большее, что он испытал, слезая в осадный колодец на Эски-Кермене (над которым, кстати, было написано «Опасный колодец! Ост-жно!»), – это дискомфорт.
А между тем над этим самым колодцем следовало бы, пожалуй, написать что-нибудь более информативное... «Полный п.» – вот это было бы довольно точно.
Подруга Лена не боится глубины и не боится всяческих отвесных скал, но боится высоты. Так, например, по трухлявым брёвнам над пропастью в пещеру отшельника лезли только мы с Мишей...
Один лишь я боюсь вообще всего! Точнее я боюсь одного: смерти – а уж как там падать, – это, на мой взгляд, в данном случае, детали... Но я упорно боролся с этим своим страхом, – как поганый клерк, добравшийся наконец до опасности.
Осадный колодец – это такая дыра над бездной, куда сначала ведут полустёршиеся ступени, а потом вообще не пойми что, и надо хвататься руками за стенку, причём куда при этом совать руки и ноги всё время не понятно, а если навернёшься вниз, – «а если навернёшься вниз» – вот основная тема, которая звучит в мозгу, пока ты лезешь по этой дырени.
И вот я повис на стене осадного колодца, уцепившись пальцами рук и ног не пойми во что, без страховки... (Здесь хорошо бы сделать какое-нибудь лирическое отступление, оставив нашего героя в подвешенном состоянии – в прямом смысле слова. Однако как-то глупо пытаться заинтриговать читателя, когда заранее ясно, что персонаж останется жив. Более того, то, что действующие лица не остались на всю жизнь калеками, – тоже как бы ясно...) И действительно, все мы трое спустились в осадный колодец до самого бокового ответвления, то есть до самой воды, и вниз, то есть в пропасть, никто не улетел. А еще всем удалось выбраться обратно.

Пещера-акустика и беспочвенный страх овсянки

Эски-Кермен с осадным колодцем и скалой отшельника были уже на второй день нашего горного похода, в первый же день мы полезли на Мангуп-кале.
Мангуп – это горы близ татарского села Ходжи-Сала. На одной из гор находится кале, и вместе получается Мангуп-кале (это был образец лингвистического анализа...).
С вершины Мангупа открывается изумительный вид на окрестные горы и долины, сама же вершина – это плато, на котором сохранились очень живописные развалины – результат совместной деятельности турок, татар и природы.
Но самое интересное – это, конечно, пещерные города. Они как будто из мультфильма про первобытных людей. В скалах вырублены очень аккуратненькие кругловатенькие комнатки, между собой они соединяются в квартирки, и всё вместе выглядит просто прелестно. Есть ниши для телевизоров и холодильников, есть диваны... Среди пещерных квартир есть свои хрущёбы и свои сталинки, есть элитное жильё с крутейшим видом из окон – на весь Крым, – и жильё так себе – с видом на какую-нибудь одну долину... Любопытно, что и хрущёбы, и сталинки – все они в то же время еще и пентхаусы. Выше только небо.
Где-то в Мангуп-кале есть «пещера-акустика», но мы с Мишей так и не поняли, какая из пещер. Просто у нас была «пещера-акустика» в каждой пещере... Когда мы спели все известные нам обоим русско- и англоязчыные песни, мы устроили что-то вроде филиала Мирмекийской оперной студии: пели на два голоса «На работу», «Эта собачка живет?» и разные другие арии, используя при этом различные ритмы и регистры. Леночка, больная горлом, изредка к нам тоже присоединялась, но под конец и она активизировалась. Она пела на разные голоса «Заткнитись, сволочи, заткнитесь!»... Было хорошо.
Однако, думаю, один аспект нашего пения остался всё же непроясненным. Дело в том, что Миша на дух не переносит фотоаппарат, а мы с Леной как раз наоборот. Впрочем, наши фотосъемки не долго тормозили движение: на Мишино счастье батарейки у нас очень быстро сели, и мы уже втроем фотографировали всё на мозг. Но когда батарейки для фотоаппаратов еще только покупали, Миша себе для ради антистресса купил бутылочку коньяку. Всё было логично: мы тянулись за фотоаппаратом, Миша – за коньяком, и все были довольны. Но так как фотоаппарат и коньяк всё же вещи абсолютно разной категориальной природы, глоточек коньяку делали все. Он-то и поддерживал наши ослабшие силы.
Из еды у нас была лишь булка хлеба и банка фантастической тушёнки, которые были съедены ночью, под Хаджи-Сала, между Мангупом и Эски-Керменом, перед палаткой, перед сном. На второй день, на Эски-Кермене я нашёл непочатую пачку овсянки и (пользуясь аутентичными определениями) разбодяжил себе две порции с водичкой. В городе я делаю по утрам то же самое, только добавляю варенье. Но ребята от угощения отказались. Они боялись, что я умру, и уговаривали меня, чтобы я не ел вторую порцию, чтобы оставил её на обратный путь, – это было так трогательно, так мило!..

Пятый элемент (художница Леночка, побеждающая лаваш)

Картина наших путешествий будет неполной, если не упомянуть еще одного их участника. Это – лаваш, персонаж почти мифический.
Он был куплен еще в Керчи, за пару дней до нашего похода, – и был, увы, полунесъдобен уже в момент покупки. Его заблаговременно поразила какая-то феноменальная чёрствость. И всё же каким-то чудом он не был сброшен со счетов и не был выброшен. Для него путешествие закончилось на Мангупе, у горного источника – именно там мы его сточили.
Труднее всего было откусить. Лаваш ведь на яйце, как средневековый раствор, соединяющий кирпичи, – яйцо не даёт лавашу распасться. Чтобы откусить, нужно было тянуть изо всех сил. Потом, уже во рту, лаваш почти не размокал в родниковой воде, – однако, собрав воедино все силы челюсти, его всё-таки можно было через какое-то время разжевать.
Ей-богу, никогда я не едал такого вкусного лаваша!.. Некоторые кулинары заподозрят, что дело в родниковой воде, но мне всё-таки кажется, что действовал целый ряд факторов... Как сейчас вижу лицо Леночки, отрывающей кусок лаваша, упёршись рукой в меня и ногой в камень... И накачали же мы тогда наши челюсти!
Лене вообще, конечно, пришлось тяжелее всех. Мы с Мишей всё же занималсь физическим трудом в экспедиции, а она работала в экспедиции художником. Бедняжка, от античных черепков, из-под тента – и в горы, да еще в пляжных шлёпанцах... Но Лена герой. Позднее она признавалась мне, что во время подъема на Мангуп время от времени думала, что сдохнет. Но она держалась и даже не пикнула... (Видимо, экономила энергию).
Вот какие девушки работают художниками на Мирмекии!..
На обратном пути мы немного заплутали, и вместо деревни Терновки и села Ходжи-Сала пошли в направлении посёлка Красный Мак. По счастью, удалось состопить какую-то машину, и это спасло нас от смерти в пустыне, – ну а в харчевне под горой была еда.
Мы вернулись в Севастополь, в северную часть города, и предстояло на кораблике плыть через бухту – туда, где вокзал. Леночка торжественно спросила у тёток, продававших билеты: «Гальюн есть на катере?!» Думаю, эта ёмкая формула надолго останется у тёток в памяти, хоть гальюна на катере и не оказалось...
Билеты на поезд купить не удалось, и в Петербург мы добирались автостопом. В 4 часа утра в Симферополе Леночка спрашивала о наличии билетов «куда-нибудь на Север», – и очень удивлялась тому, что в ответ ей хамили вокзальные люди-зомби...
Но это, как принято в таких случаях говорить, – уже совсем другая история.

Комментарий

«Человеческая природа поистине удивительна! Я не перестаю восхищаться ее глубиной и тем последовательным упорством, с которым она сохраняет свое единство во времени и пространстве на протяжении тысячелетий».
Так прокомментировал мой рассказ о том, как мы лазали по горам в Крыму, замечательный московский лингвист и действительно глубокий человек – Егор Майоров. Пожалуй, к этому уже ничего не прибавишь.

Вадим Хохряков